Марк Доути

Билл рассказывает

Когда моя сестра вернулась из Африки,
мы сперва не поняли, насколько всё
изменилось. Но потом Анна стала
покупать одежду, на мальчиков, на мужчин,
любых размеров, забивать шкафы
вещами, которые и не смогла бы надеть.

Потом пришла очередь костюмерных лавок,
прогорающих, ютящихся бог весть где,
она выметала их подчистую: «Я беру всё».
Потеря рассудка оказалась первым знаком того,
у чего ещё не было имени в 1978-м.
Она просто делалась всё более странной,

все эти тряпки, и как она их напяливала на меня,
приходившего в гости. Словно бы мы могли
вернуться в детство и снова вместе играть, но уже как надо.
Но она ещё выступала, успешно, в это время
вышел ряд её лучших стендапов, она привозила в клубы
кучу одежды и говорила, мерила это всё и говорила.

Прошли годы, прежде чем она попала в больницу,
и наша мама, которой нужно же было за что-нибудь
зацепиться, быть хоть чем-то полезной,
стала читать книгу под названием «В смерть»
(никогда ничего не звучало глупее, мерзее)
и приняла близко к сердцу тамошние советы;

так что она решилась присесть у кровати сестры
и сказать ей: «Анни, двигайся к свету». Было ясно,
что Анни не хотела отвлекаться на эту
инструкцию, она очнулась, хотя уже
почти отошла тогда, и посмотрела на мать
взглядом, в котором почти однозначно читалось

раздражение. «Это белый свет», —
уточнила мама, и меня поразило, насколько это
невероятно самонадеянно, как будто свет,
в который мы все уйдём, для всех одинаковый.
А если б сестра выбрала раствориться
в синем или красном. Мы ведь и поговорить

друг с другом толком не можем, живущие по одиночке,
как же мы можем умирать одинаково?
Я обычно ездил в больницу на поезде,
и часто свободные места оставались в нём
только против движения. Я садился и наблюдал,
как вот сейчас ещё бывшее рядом

дрожит и размазывается, и в конце концов
мне это стало нравиться: то, что ты оставляешь,
делается всё прекрасней и неопределённей.
Может быть, её свет будет под цвет той фланели
и того габардина, того шёлка и того хаки
и той ткани в полоску. Если ты берёшь всё,

то придётся всё и оставить. Умирание требует
столько сосредоточенности, я не мог и подумать.
И как раз когда она собиралась с духом
для предстоящей трудной работы,
мать опять встревала, пытаясь помочь
ещё хоть раз: «Двигайся к свету!» —

пока я не взял Анни за руку
и не сказал, что откуда угодно в мире
я бы вернулся, чего бы это ни стоило,
если б она позвала меня. «Мама,
молчи», — сказал я, и Анни умерла.

Перевод с английского