Дж. М. Риган (1947–1991?)

Исповедальное

В приёмном отделении
голом и полупустом
я бился, долбился криком
в безразличную стену: насилуй убей умри —
сокамерники ёжились от смущения,
как я от синего неба и от цветов.
Потом говорили: спасибо, что поделился.

В час посещений я пробудился,
как в новый кошмар нырнув:
моя мать вроде как в мой смертный час —
перья и клюв,
кровавый коготь, орлиный глаз.
Охренительный для сна матерьял.
Я заорал и удрал.

(Мои сны обычно полны
вспышек, огня, огня, хлёсткой любви, и болты
вот такой толщины,
бицепсов мощнее.
Они, раздуваясь, накачивают меня,
как раздулось в итоге тело воды
в моём отце с жерновом на шее.)

Потчевали аминазином заместо завтрака.
Препарат не без волшебства!
Вместе с туловом голова
крутилась, крутилась в сторону востока,
словно в поисках стелс-бомбардировщика,
но в итоге, тюльпаном утреннего стояка,
пожухла в первых лучах восхода.

Амитриптилин помогал иначе.
Скучать вообще не давал.
Открываешь книжку — и все слова
разлетаются деловито.
Я следил, как они мерцают, пропадая из вида,
лиричнее птиц удачи.
Так же легко простился я и с либидо.

Всё же я бы спустил на свою врачиху.
Бесчувственная наружно,
она разговаривала шифрами, как ЭВМ.
Но, увы, пресекла любое посягательство на свои прелести.
Грехи мои мелки, как чихуахуа!
Ради родителей я не стал отказываться от ужина,
душа моя захлопнулась, словно львиные челюсти,

и тут же мой мозг, как у Бога, выздоровел совсем.
Избавясь от горя, обитавшего в старой листве,
мои ноги пустили заново корни.
Мои пламенные — апельсиновые! — крыла
сгорели дотла.
Я теперь твёрже стали в слепоглухонемом моём коконе.
Собственно, я мертвец.

Всё должно быть высказано под конец.

Перевод с английского