Памяти Валентины Полухиной

Дорогой Валентине Полухиной, которой сегодня не стало, я обязан двумя важнейшими эпизодами моей жизни.

В незапамятные времена она между делом субсидировала возникновение издательства «АРГО-РИСК», с чего и началась вся моя книгоиздательская деятельность. Мы познакомились с нею годом раньше на конференции по Бродскому в Петербурге, я пожаловался, что до молодых поэтов никому нет дела и, как следствие, негде публиковаться, и при случае она прислала мне на нужды молодых поэтов 30 долларов. Тогдашний масштаб цен был таков, что на эти деньги вышли первые два сборничка серии «Библиотека молодой литературы»: «Спинка пьющего из лужи» Николая Звягинцева и «Раса брезгливых» Полины Барсковой (потом было ещё два или три транша примерно таких же масштабов, там уже скидывались какие-то её коллеги, британские слависты). Тогда же в крохотном филологическом журнальчике Essays in Poetics, выходившем в маленьком Килском университете (официальный девиз «Спасибо Богу за всё»), где Полухина преподавала, появилась рубрика для переводов молодой русской поэзии на английский язык, где вышли первые английские версии стихов Михаила Гронаса, Всеволода Зельченко, Максима Анкудинова и моих.

А в 1995 году Валентина Платоновна пригласила меня на первую в моей жизни большую филологическую конференцию, благодаря чему я впервые в жизни оказался за пределами бывшего СССР, в Варшаве. По собственной глупости я не заказал заранее гостиницу, и до сих пор у меня в ушах стоит крик несущейся в оргкомитет Всемирного конгресса славистов Валентины Полухиной: «Русскому поэту негде жить!»

Дочь политического ссыльного из глухой сибирской деревни, она прожила удивительную жизнь (чего стоит хотя бы эпизод, в котором молодая преподавательница Университета дружбы народов в 1973 году приходит на очередной семинар в группу студентов-африканцев и говорит: «Поднимите руку, кто из вас готов жениться на мне и увезти меня отсюда»). Её верность своему главному герою, Бродскому, была беспримерной, но не оставляла её равнодушной ко всякому разному другому, происходившему в русской поэзии. Преданность и неравнодушие — вот те два свойства, которые и нам дай бог пронести через всю жизнь.

«Вестник Европы». Интервью и святые Франциски

Благодаря Татьяне Щербина я неожиданно обнаружил себя автором журнала «Вестник Европы» (выпуск 58, 2022), причём сразу дуплетом.

С одной стороны, в журнале вышло интервью со мной, сделанное в октябре в Черногории, на фестивале Марата Гельмана. Давалось оно в расчёте на стороннюю, внелитературную аудиторию, поэтому в значительной мере состоит из рассуждений довольно тривиальных. Но один кусок там есть существенный: это краткое, в один абзац, резюме прочитанной мною там же лекции о сегодняшнем переломе поколений в русской поэзии, о том, чем поколение «Флагов» отличается от поколения «Транслита».

С другой стороны, далее следует подборка, в которой одним стихотворением представлены поэты — участники фестиваля, и мой текст следует за текстами Сергея Гандлевского, Юлия Гуголева, Алексея Цветкова и Бориса Херсонского. Это довольно парадоксальный контекст, но дело в том, что у этого конкретного стихотворения есть другой, внутренний контекст. Дело в том, что мой Святой Франциск третий по счёту, он написан в качестве постскриптума к Святым Францискам Сергея Жадана и Андрея Хадановича, которых я какое-то время назад перевёл на русский язык. И для восстановления этого контекста я приведу здесь эти три стихотворения подряд.

Сергей ЖАДАН

* * *

Святой Франциск воздвиг этот город для серферов и героев.
Он вёл сюда корабли королевских флотилий и ставил их
в тихих бухтах, над которыми витали туманы.
Испанцы выпрыгивали на берег, и русские моряки
в спасательных шлюпках, а искатели золота из Китая
прошивали ночь фонарями и дивились теням на взгорьях.
И каждый возведённый собор был как натруженный голос:
свободы хватит на всех, вы только не держите её для себя,
делитесь хлебом и углем на зиму,
глядите на солнце сквозь бутылочное стекло океана,
золото перепадает всем,
но любовь достаётся лишь самым смелым!

Тысячи лет нужны,
чтобы извлечь из земли все её богатства,
тысячи ночей уйдут на то,
чтоб изучить повадки скумбрии в здешних водах,
тысячи слов понадобятся тому, кто беседует с вечностью.
Чума вступает в праздничный порт,
и за ней высыпают из храмов девушки и подростки,
дерзкие и золотокожие, с первыми исповедями
и католическими песнопениями —
делитесь книгами и яркой одеждой,
делитесь кофе и овощами,
в этом городе все мы защищены волноломами и стенами крепости,
столько радости свезено сюда со всего света,
что же нам делать с ней,
что же нам делать с ней?

Я знаю, что святой Франциск хранит её,
когда она появляется здесь на конференциях или в библиотеках,
хранит её всякий раз, когда она бродит по магазинам,
считает мелочь, на которую можно дотянуть до отъезда,
хранит её от врагов, хранит её от друзей.
И раздражается, когда я ему подсказываю:
делись с ней своим терпением,
делись усталостью, делись весельем,
в этом городе на кого ещё ей положиться, если не на тебя,
в этой жизни о ком ещё нам с тобой говорить, если не о ней,
кого нам ещё хранить,
кого ревновать,
Франциск?

Андрей ХАДАНОВИЧ

СВЯТОЙ ФРАНЦИСК КАЛИФОРНИЙСКИЙ

Ходит по Чайнатауну в тёплой толстовке,
вязаной шапочке и перчатках без пальцев.

То подарит граффитчику новый баллончик с краской.
То подбросит пять баксов уличному актёру.

Знает язык зверей и иностранных туристов.
Понимает собак и собаковладельцев,
просит вторых всегда убирать после первых.

Водит на пляж и знакомит одиноких лесбиянок.
Приглашает бездомных на литературные вечера,
где после стихов угощают пиццей.

Когда начинается дождь,
раздаёт прохожим роскошные зонтики,
осторожно собирает с асфальта слизней
и дождевых червей,
кидает их рыбам,
а рыб — птицам.
Обычно двух рыб хватает, чтоб накормить
всех портовых бакланов.

Поутру работает вагоновожатым
на канатном трамвае
и бесплатно пускает всех городских котов,
они виснут на подножках и удовлетворённо
потирают усы двадцатипяти-
центовыми монетками.

Среди дня гадает в излюбленной книжной лавке,
открывая ближайший к посетителю томик
на случайной странице:
«Всё, что вам нужно, — это любовь!» —
говорит худому подростку в треснувших очках.
И другому, который держит его за руку:
«А если поровну любить нельзя,
пусть тем, кто любит больше, будешь ты!»

Вечером прогуливается у Тихого океана,
беседуя с рыбаками и владельцами яхт.
Замёрзнув, поднимается в гору, чтобы согреться,
тяжело дышит, выпускает изо рта густые
клубы тёплого пара — и Золотой
Мост утопает в тумане.

Дмитрий КУЗЬМИН

СВЯТОЙ ФРАНЦИСК ЧЕРНОГОРСКИЙ

Андрею, Сергею, Владу

Крымские были совсем не такие, как эти,
эти клянчить еду умеют, а гладиться не даются,
бродят целыми выводками от одного прибрежного ресторана к другому,
но ведь сезон на излëте, как они тут выживают зимой,
вообразим, что для них есть святой Франциск Черногорский,
он спускается в ноябре из Цетинского монастыря на пляжи Будвы,
проходит узкими променадами, вырубленными в скале,
но всё же не настолько узкими, как у Воронцовского парка,
минует прилепившийся к утëсу рыбный гастробар
с минимальным заказом сто евро, для приезжающих из Москвы,
и уже внизу, среди приземистых пальм, из холщовой сумки
с эмблемой русского эмигрантского фестиваля
принимается раздавать им всем диетический корм,
пяти пакетиков хватит всей первой линии, до самой
венецианской крепости. Это в Крым
нам уже никогда не вернуться, а сюда — почему бы нет,
вообразим, что все они нас дождутся, хоть их и нельзя погладить,
даже тот слепой чëрно-белый из байкерского ресторана «Ядран».