![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dkuzminЯ ее читать не пойду: в известном возрасте истерия у дам лечится только электрошоком. Чтобы госпожа Невзглядова написала хоть что-нибудь лезущее в какие-либо ворота — не бывало такого никогда, а теперь уж точно и не случится, потому что возраст тещи Ипполита Матвеевича, как известно, не позволял надеяться. Но, памятуя о том, что муж и жена — одна сатана, откликаюсь на вести с литературных фронтов уже опубликованным в последнем "Воздухе", но еще мало кем читанным текстом, посвященным Александру Семеновичу Кушнеру лично.
Из рубрики "Кто испортил воздух"
Александр Кушнер — хороший поэт, но квартирный вопрос его немного испортил. Прежде, в советские времена, когда рамки дозволенного были с игольное ушко и протиснуться сквозь него удавалось из настоящих поэтов буквально считанным единицам (не говорим, естественно, о своре "авторов" советской прикладной поэзии, гнавших одинаковый рифмопродукт, изначально, по ГОСТу, заточенный под прохождение в именно это партийное ушко), — Александр Семёнович чувствовал себя хорошо: конкуренция за внимание мало-мальски вменяемого читателя была пренебрежимо мала. Когда не столь удачливые (или не столь склонные к конформизму) собратья Кушнера после 1987 года тоже получили возможность выхода к читателю — Александр Семёнович начал беспокоиться. Ещё в 1991 году он счёл необходимым опубликовать в "Литературной газете" специальную статью о том, что Айги — это не поэзия. Война Кушнера с верлибром вообще и Геннадием Айги в частности вызывала чувство неловкости, но каким-то образом ещё могла укладываться в рамки профессиональной этики. Однако в дальнейшем Александр Семёнович взял на вооружение другие методы полемики.
Первой жертвой Кушнера пал в своё время Владимир Гандельсман. В первом выпуске "Ариона" за 2002 год соседствуют две заметки Кушнера по, что называется, общим вопросам. Одна называется "Новая рифма" и посвящена внутрисловному переносу — который Кушнер ругательски ругает: "сегодня разорванная рифма стала любимым орудием графомана". Сюда же приплюсовывает Кушнер и анжамбман после союза или предлога — дважды цитируя не называемого Гандельсмана, — и резюмирует: "Нет, не Анненский (наши графоманы его не читали), шлюз открыл всё-таки Бродский, это с его лёгкой руки пошло-поехало". Но этим дело не кончается: следующая заметка, "Название для книги", содержит несколько безымянных перечней книжных названий, которые Кушнеру не нравятся, — в таком, примерно, духе: "Как скучны названия поэтических книг советских 40-50-х!... Любопытно, что сегодня, когда авторы получили возможность издавать книги за свой счёт и называть их как угодно, огромное количество названий мало чем отличается от только что перечисленных советских: “Там на Неве дом”, “Долгота дня”, “Поэзия любви”, “Время”, “Пространство”, “Окно” и т.п. ... И, конечно же, ещё больше — бессмысленных и претенциозных: “Глаз вопиющего”, “Жизнь бесподобна”, “Ресницы”, “Музыкальная пауза”, “Всемирная тоска”, “Сон рыжего таракана”, “Тихое пальто”, “Беседа с ушами”..." Трудно сказать, чем названия "Время", "Пространство", "Окно" так уж скучнее названий собственных кушнеровских книг "Голос", "Письмо", "Кустарник", — но это ладно. Куда занятнее, что в списке скучных и претенциозных названий, наряду с не поддающимися опознанию пунктами (впрочем, "Беседа с ушами" — весёлая книжка иронического поэта Владимира Белоброва, а "Ресницы" — сборник Виталия Кальпиди, озаглавленный по ключевому образу всей книги, — но тут, чтобы понять смысл названия, книгу пришлось бы прочитать), аккуратно поименованы три сборника Гандельсмана: “Там на Неве дом”, “Долгота дня” и “Тихое пальто”. Это, конечно, исключительно честный и плодотворный модус критического высказывания: на двух страницах трижды обложить руганью собрата по перу, не только не удостаивая аргументацией, но даже имени не называя.
В "Новом литературном обозрении" (№59, 2003) Кушнеру попеняли: "Такая мера нелюбви, не рискующей сказаться в открытую, требует, право, каких-то особых объяснений". И в какой-то момент показалось, что Александр Семёнович опамятовался: "Я пишу о любимых поэтах прошлого. ... Сколько ошибок возникает, когда поэты решаются писать о современниках! ... Вообще по тому, что поэт пишет о чужих стихах, мы лучше узнаём его, нежели тех, о ком он пишет", — признавался Кушнер в интервью "Литературной газете" (2004, №14), поминая образцовую читательскую близорукость Блока и Маяковского.
После этого заявления статью Кушнера "Заметки на полях стихотворений Батюшкова" (Новый мир, 2006, №9) вроде бы можно было открывать с лёгким сердцем. Однако бес вновь попутал Александра Семёновича: посреди обещанных заметок вдруг обнаруживаются восемь строк из не называемого Алексея Цветкова, сопровождаемые пространным юродствующим комментарием: "Как прочесть такие стихи? Странный вопрос: они и не рассчитаны на чтение. Помилуйте, а на что же они рассчитаны? На заполнение журнальной или книжной страницы стихоподобным текстом. Всё-таки я попробовал их прочесть. С первого раза ничего не получилось. Со второго — тоже. Только с третьего, мысленно расставив знаки препинания, кое-как справился с более или менее тривиальным смыслом, заставив себя не обращать внимания на косноязычие и, по-видимому, привычное хамство", и т.д., и т.п. Далее следуют те же, что и в 1991 году, выпады против авангарда: "Казалось бы, после всего, что преподнёс ХХ век, после всех революций, войн, расстрелов и застенков, тем более “после Освенцима”, — возобновление подростковых игр исключено. Бессмыслица в стихах так же неинтересна и однообразна, как клинический бред..." Новый поворот — пожалуй, только один, но зато какой: сетуя на постигшее Батюшкова безумие, Кушнер приводит годы жизни ряда футуристов, доживших до глубокой старости, и пишет с сожалением: "Годы жизни, указанные в скобках, говорят о завидном здоровье многих столпов футуризма", а затем добавляет, для ясности, в стихах (имея в виду Батюшкова с Гёльдерлином): "Две тени видите, застывшие без чувств? / Несокрушимое бы ваше им здоровье!" Полноте, Александр Семёнович, — не Вы ли справляете своё 70-летие в добром здравии?
Что ж, по тому, что пишет Кушнер о чужих стихах, мы, в полном соответствии с его собственной идеей, куда больше узнали не об этих стихах, а о нём самом. О том, например, что кушнеровское кредо в области поэзии вполне выражается бессмертным фонвизинским "всё то чепуха, чего не знает Митрофанушка". О том, что чужое здоровье, благополучие и известность по-прежнему не дают ему — лауреату Государственной премии, премии имени Чубайса и всего прочего — сна и покоя. О том, что помянутое стихотворение Цветкова ("проснуться прежним навеки на этих фото..." — публикации в интернет-журнале "Текстонли", вып.14, 2005, затем в журнале "Знамя", 2006, №1, и в книге "Шекспир отдыхает") — транспонирующее известную тему Ходасевича ("неужели вон тот — это я?") из строго выстроенного, логически неизбежного рассуждения в череду отчаянных подозрений и прозрений, цепляющихся за детали и потому, на пересечённой местности частной психологии и мифологии, способных оборачиваться островками утешения и надежды, — это стихотворение представляется Кушнеру тривиальным по смыслу, а завершающее публикацию собственное новое стихотворение, сообщающее читателю, что тени Державина, Батюшкова и Тютчева сопровождают его, Кушнера, в его задумчивом уединении, — свежим и оригинальным. О том, что для честной полемики с открытым забралом, для прямого заявления: считаю-де Алексея Цветкова авангардистом-графоманом, — Александру Семёновичу смелости уже не хватает, а так, исподтишка, без имён и названий ("Уверен, что, кроме меня, это стихотворение не прочёл никто. И редактор журнала тоже не читал его — и правильно сделал..." — редактор-то ведь этот — Ольга Ермолаева из "Знамени", Кушнеру там ещё печататься) — это он может...
И приходится повторить снова: Александр Кушнер — хороший поэт. Но это не индульгенция: хорошим поэтам писать о других поэтах глупости и гнусности тоже не следует. Тем более не следует.
С юбилеем Вас, Александр Семёнович! Будьте благоразумнее.
Из рубрики "Кто испортил воздух"
Александр Кушнер — хороший поэт, но квартирный вопрос его немного испортил. Прежде, в советские времена, когда рамки дозволенного были с игольное ушко и протиснуться сквозь него удавалось из настоящих поэтов буквально считанным единицам (не говорим, естественно, о своре "авторов" советской прикладной поэзии, гнавших одинаковый рифмопродукт, изначально, по ГОСТу, заточенный под прохождение в именно это партийное ушко), — Александр Семёнович чувствовал себя хорошо: конкуренция за внимание мало-мальски вменяемого читателя была пренебрежимо мала. Когда не столь удачливые (или не столь склонные к конформизму) собратья Кушнера после 1987 года тоже получили возможность выхода к читателю — Александр Семёнович начал беспокоиться. Ещё в 1991 году он счёл необходимым опубликовать в "Литературной газете" специальную статью о том, что Айги — это не поэзия. Война Кушнера с верлибром вообще и Геннадием Айги в частности вызывала чувство неловкости, но каким-то образом ещё могла укладываться в рамки профессиональной этики. Однако в дальнейшем Александр Семёнович взял на вооружение другие методы полемики.
Первой жертвой Кушнера пал в своё время Владимир Гандельсман. В первом выпуске "Ариона" за 2002 год соседствуют две заметки Кушнера по, что называется, общим вопросам. Одна называется "Новая рифма" и посвящена внутрисловному переносу — который Кушнер ругательски ругает: "сегодня разорванная рифма стала любимым орудием графомана". Сюда же приплюсовывает Кушнер и анжамбман после союза или предлога — дважды цитируя не называемого Гандельсмана, — и резюмирует: "Нет, не Анненский (наши графоманы его не читали), шлюз открыл всё-таки Бродский, это с его лёгкой руки пошло-поехало". Но этим дело не кончается: следующая заметка, "Название для книги", содержит несколько безымянных перечней книжных названий, которые Кушнеру не нравятся, — в таком, примерно, духе: "Как скучны названия поэтических книг советских 40-50-х!... Любопытно, что сегодня, когда авторы получили возможность издавать книги за свой счёт и называть их как угодно, огромное количество названий мало чем отличается от только что перечисленных советских: “Там на Неве дом”, “Долгота дня”, “Поэзия любви”, “Время”, “Пространство”, “Окно” и т.п. ... И, конечно же, ещё больше — бессмысленных и претенциозных: “Глаз вопиющего”, “Жизнь бесподобна”, “Ресницы”, “Музыкальная пауза”, “Всемирная тоска”, “Сон рыжего таракана”, “Тихое пальто”, “Беседа с ушами”..." Трудно сказать, чем названия "Время", "Пространство", "Окно" так уж скучнее названий собственных кушнеровских книг "Голос", "Письмо", "Кустарник", — но это ладно. Куда занятнее, что в списке скучных и претенциозных названий, наряду с не поддающимися опознанию пунктами (впрочем, "Беседа с ушами" — весёлая книжка иронического поэта Владимира Белоброва, а "Ресницы" — сборник Виталия Кальпиди, озаглавленный по ключевому образу всей книги, — но тут, чтобы понять смысл названия, книгу пришлось бы прочитать), аккуратно поименованы три сборника Гандельсмана: “Там на Неве дом”, “Долгота дня” и “Тихое пальто”. Это, конечно, исключительно честный и плодотворный модус критического высказывания: на двух страницах трижды обложить руганью собрата по перу, не только не удостаивая аргументацией, но даже имени не называя.
В "Новом литературном обозрении" (№59, 2003) Кушнеру попеняли: "Такая мера нелюбви, не рискующей сказаться в открытую, требует, право, каких-то особых объяснений". И в какой-то момент показалось, что Александр Семёнович опамятовался: "Я пишу о любимых поэтах прошлого. ... Сколько ошибок возникает, когда поэты решаются писать о современниках! ... Вообще по тому, что поэт пишет о чужих стихах, мы лучше узнаём его, нежели тех, о ком он пишет", — признавался Кушнер в интервью "Литературной газете" (2004, №14), поминая образцовую читательскую близорукость Блока и Маяковского.
После этого заявления статью Кушнера "Заметки на полях стихотворений Батюшкова" (Новый мир, 2006, №9) вроде бы можно было открывать с лёгким сердцем. Однако бес вновь попутал Александра Семёновича: посреди обещанных заметок вдруг обнаруживаются восемь строк из не называемого Алексея Цветкова, сопровождаемые пространным юродствующим комментарием: "Как прочесть такие стихи? Странный вопрос: они и не рассчитаны на чтение. Помилуйте, а на что же они рассчитаны? На заполнение журнальной или книжной страницы стихоподобным текстом. Всё-таки я попробовал их прочесть. С первого раза ничего не получилось. Со второго — тоже. Только с третьего, мысленно расставив знаки препинания, кое-как справился с более или менее тривиальным смыслом, заставив себя не обращать внимания на косноязычие и, по-видимому, привычное хамство", и т.д., и т.п. Далее следуют те же, что и в 1991 году, выпады против авангарда: "Казалось бы, после всего, что преподнёс ХХ век, после всех революций, войн, расстрелов и застенков, тем более “после Освенцима”, — возобновление подростковых игр исключено. Бессмыслица в стихах так же неинтересна и однообразна, как клинический бред..." Новый поворот — пожалуй, только один, но зато какой: сетуя на постигшее Батюшкова безумие, Кушнер приводит годы жизни ряда футуристов, доживших до глубокой старости, и пишет с сожалением: "Годы жизни, указанные в скобках, говорят о завидном здоровье многих столпов футуризма", а затем добавляет, для ясности, в стихах (имея в виду Батюшкова с Гёльдерлином): "Две тени видите, застывшие без чувств? / Несокрушимое бы ваше им здоровье!" Полноте, Александр Семёнович, — не Вы ли справляете своё 70-летие в добром здравии?
Что ж, по тому, что пишет Кушнер о чужих стихах, мы, в полном соответствии с его собственной идеей, куда больше узнали не об этих стихах, а о нём самом. О том, например, что кушнеровское кредо в области поэзии вполне выражается бессмертным фонвизинским "всё то чепуха, чего не знает Митрофанушка". О том, что чужое здоровье, благополучие и известность по-прежнему не дают ему — лауреату Государственной премии, премии имени Чубайса и всего прочего — сна и покоя. О том, что помянутое стихотворение Цветкова ("проснуться прежним навеки на этих фото..." — публикации в интернет-журнале "Текстонли", вып.14, 2005, затем в журнале "Знамя", 2006, №1, и в книге "Шекспир отдыхает") — транспонирующее известную тему Ходасевича ("неужели вон тот — это я?") из строго выстроенного, логически неизбежного рассуждения в череду отчаянных подозрений и прозрений, цепляющихся за детали и потому, на пересечённой местности частной психологии и мифологии, способных оборачиваться островками утешения и надежды, — это стихотворение представляется Кушнеру тривиальным по смыслу, а завершающее публикацию собственное новое стихотворение, сообщающее читателю, что тени Державина, Батюшкова и Тютчева сопровождают его, Кушнера, в его задумчивом уединении, — свежим и оригинальным. О том, что для честной полемики с открытым забралом, для прямого заявления: считаю-де Алексея Цветкова авангардистом-графоманом, — Александру Семёновичу смелости уже не хватает, а так, исподтишка, без имён и названий ("Уверен, что, кроме меня, это стихотворение не прочёл никто. И редактор журнала тоже не читал его — и правильно сделал..." — редактор-то ведь этот — Ольга Ермолаева из "Знамени", Кушнеру там ещё печататься) — это он может...
И приходится повторить снова: Александр Кушнер — хороший поэт. Но это не индульгенция: хорошим поэтам писать о других поэтах глупости и гнусности тоже не следует. Тем более не следует.
С юбилеем Вас, Александр Семёнович! Будьте благоразумнее.
