![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dkuzminЯ ненавижу любой догматизм, в том числе и догматизм культурного канона. Но есть проблема. У тех, кто борется против этого канона, догматизм гораздо более тупой и убогий.
«Школа литературных практик» вносит новое прогрессивное предложение: для нужд преподавания снабжать классические произведения во всяком месте, где их герои (не автор, а герои! умные, глупые, положительные, отрицательные, всякие) говорят что-нибудь, по современным понятиям, неподобное, дисклеймерами с точки зрения современной этики. Например, когда у Лермонтова Максим Максимыч говорит: «Ужасные бестии эти азиаты», — нужно дать сноску, что тут у него ксенофобия (а вдруг читателю захочется с Максимом Максимычем солидаризироваться? а вдруг такое же желание возникнет у читателя и тогда, когда Максим Максимыч дальше заметит насчёт англичан, что «они всегда были отъявленные пьяницы»?). Аналогично — когда Печорин записывает, что «я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. ... как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство», то следует дать сноску о неприемлемости эйблизма, а то вдруг читатель поленится дочитать хотя бы до конца абзаца, где герой замечает не без досады, что «часто склонен к предубеждениям», не говоря уже о том, чтоб прочесть всю «Тамань» целиком и удостовериться, что у автора (а не у персонажа) слепой мальчик вызывает отчасти жалость, отчасти восхищение, что же до потери человеческой душой какого-то чувства, то в финале совсем не мальчик, а как раз герой-повествователь признаётся в этой потере: «какое дело мне до радостей и бедствий человеческих».
Так от кого больше пользы слепым мальчикам? От древнего писателя Лермонтова, тяжёлого и неприятного человека, который заставляет читателя сперва (глазами Печорина) посмотреть на инвалида свысока, потом восхититься его умом, речью, силой воли и адаптированностью, а потом пожалеть его — но не за то, что он не видит, а за то, что его предали? Или от современных борцов за права слепых мальчиков, которые не верят в способность читателя прочесть про чужую боль, понять и прочувствовать её, и требуют вместо этого в приказном порядке, дисклеймерами, вменить этому самому читателю уважение к инвалидам в обязанность?
«Школа литературных практик» вносит новое прогрессивное предложение: для нужд преподавания снабжать классические произведения во всяком месте, где их герои (не автор, а герои! умные, глупые, положительные, отрицательные, всякие) говорят что-нибудь, по современным понятиям, неподобное, дисклеймерами с точки зрения современной этики. Например, когда у Лермонтова Максим Максимыч говорит: «Ужасные бестии эти азиаты», — нужно дать сноску, что тут у него ксенофобия (а вдруг читателю захочется с Максимом Максимычем солидаризироваться? а вдруг такое же желание возникнет у читателя и тогда, когда Максим Максимыч дальше заметит насчёт англичан, что «они всегда были отъявленные пьяницы»?). Аналогично — когда Печорин записывает, что «я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. ... как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство», то следует дать сноску о неприемлемости эйблизма, а то вдруг читатель поленится дочитать хотя бы до конца абзаца, где герой замечает не без досады, что «часто склонен к предубеждениям», не говоря уже о том, чтоб прочесть всю «Тамань» целиком и удостовериться, что у автора (а не у персонажа) слепой мальчик вызывает отчасти жалость, отчасти восхищение, что же до потери человеческой душой какого-то чувства, то в финале совсем не мальчик, а как раз герой-повествователь признаётся в этой потере: «какое дело мне до радостей и бедствий человеческих».
Так от кого больше пользы слепым мальчикам? От древнего писателя Лермонтова, тяжёлого и неприятного человека, который заставляет читателя сперва (глазами Печорина) посмотреть на инвалида свысока, потом восхититься его умом, речью, силой воли и адаптированностью, а потом пожалеть его — но не за то, что он не видит, а за то, что его предали? Или от современных борцов за права слепых мальчиков, которые не верят в способность читателя прочесть про чужую боль, понять и прочувствовать её, и требуют вместо этого в приказном порядке, дисклеймерами, вменить этому самому читателю уважение к инвалидам в обязанность?
