Юные годы revisited
Jul. 13th, 2007 01:47 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dkuzminИнициатива г. Лямпорта, о которой мы писали в прошлый раз, вызвала не только разной интенсивности возмущение у разных порядочных людей, но и какой-никакой всплеск солидарности у разного прочего г. Ничего особенно интересного в масштабах литературной ситуации в целом – но зато публика узнала одну деликатную подробность обо мне самом: вот тут некто Вадим Алексеев аттестует меня как «командира филфаковского оперотряда Митю Кузьмина, изгнанного из универа за стукачество».
Чем занимается Вадим Алексеев последние 20 лет — я представляю себе неотчетливо, 20 же лет назад, когда меня выгнали из МГУ, занимался он у меня в кружке по изучению русской поэзии XX века (в рамках Школы Юного Филолога, где студенты ведут семинары для школьников). С тех пор мы не общались вообще (видевшись пару раз на каких-то литературных вечерах) и не обсуждали тему моего изгнания из МГУ, в частности. И соблазнительно было бы предположить, что версия о том, что в 1987 году за стукачество с филологического факультета МГУ изгоняли (а не давали почетную грамоту), закралась в голову моего благодарного воспитанника самостоятельно. Потому что, вполне естественно, рассказать ему о том, например, как зампред парткома факультета доцент Авраменко полтора часа мурыжил меня по идеологическим вопросам, допытываясь, какого чёрта я рассказываю на означенном семинаре о не публикуемых в СССР авторах (а именно — о Ходасевиче и Зинаиде Гиппиус), или о том, как после несправедливого и подлого, на мой взгляд, отчисления одной моей однокурсницы я перестал здороваться с зам.декана по учебной работе профессором Ремнёвой, а на высказанное ею изумление по этому поводу ответил, что, будучи филологом, считаю себя ответственным не только за современное значение слов, но и за их внутреннюю форму (в переводе с филологического на русский: "Здравствовать я Вам не желаю"), а равным образом и о других занимательных событиях, в результате которых нам с филологическим факультетом МГУ оказалось не по пути, — ergo, некому было рассказать обо всём этом г. Алексееву. Но, к сожалению, в данном случае речь не идет о богатстве его собственной фантазии: авторство этой версии мне известно.
Дело в том, что я дважды триумфально возвращался в родные стены филфака МГУ. Первый раз, имевший место году этак в 1990-м, сюда относится боком, но заодно уж вспомню и его. Случилась тогда в этой цитадели просвещения некая акция, посвященная "возвращенной литературе". Жанр этой акции тогда меня не удивил, а теперь глубоко непонятен: в поточной аудитории Второго гуманитарного набилась куча народу, в президиум сели декан Волков, зампред и доцент (впрочем, к этому моменту, кажется, уже секретарь парткома и профессор) Авраменко и другие официальные лица, а с кафедры было произнесено несколько речей сугубо общего порядка — в том смысле, что возвращенная литература возвращается, и это прекрасно, и данное событие является историческим в истории данного факультета, — после чего предложено было высказываться всем желающим. В юности я обычно желал высказаться всегда — а потому взошел на кафедру и сообщил собравшимся, что, действительно, меру судьбоносности данного события для судеб данного факультета трудно переоценить, если вспомнить, что говорили по этому же поводу сидящие теперь в президиуме лица каких-нибудь пять лет назад, — после чего напомнил и про партпроработки Авраменко, и про знаменитую тираду академика Николаева (насчет того, что Набоков как прислужник фашистов никогда не будет напечатан в СССР), и про разное прочее. Дальше я говорил еще про что-то и по окончании этой херовины познакомился, помнится, с сидевшим в зале Сашей Пановым (превратившимся многие годы спустя в арт-критика Фёдора Ромера), которого последующие пару лет безуспешно агитировал писать о современной русской поэзии. Господа же из президиума умылись, но, как выяснилось, затаили в душе хамство.
Второе мое возвращение произошло году этак в 1993-м, когда к руководству Школой Юного Филолога пришла Наташа Клыкова, писавшая стихи под псевдонимом Наталия Перова (не путать с главным редактором журнала "Glas"), — также некогда ученица моего кружка и, заодно заметим, основательница литературного объединения "Алконостъ" (первоначально на базе этого самого моего кружка и возникшего, о чем, полагаю, еще одна его же воспитанница Ольга Нечаева не слишком любит теперь вспоминать). И ей пришла в голову светлая мысль пригласить меня в эту самую Школу в качестве лектора (поскольку помимо различных семинаров там есть и лекции для всего потока). Прочитал я ровно одну лекцию, после чего Наташа позвонила, извинилась и сказала, что руководство факультета (ибо к тому времени профессор Ремнёва естественным ходом вещей из замдекана превратилась в декана) мое появление в его стенах категорически воспретило. После чего, помявшись, спросила, какие у меня отношения с Комитетом государственной безопасности.
Ибо в те баснословные года местному начальству почему-то не хотелось вспоминать ни про забаненного парткомом Ходасевича, ни про разные другие реалии середины 80-х, — зато, в свете бродивших в эпоху раннего ельцинизма разговоров о люстрации, приятно было сделать вид, что здесь, на отдельно взятом факультете МГУ, идеи демократии и общечеловеческие ценности возобладали ещё эвона когда, и деканат с парткомом избавлялись от стукачей собственными силами. И г. Ремнёва не побрезговала самолично объяснить Наташе, что именно по этой причине мое воздействие на будущих филологов будет носить растлевающий характер и совершенно недопустимо.
Надо понимать, нелицеприятную правду о моем подлинном лице Вадим Алексеев хранил про себя с тех же самых времен. И даже страшно представить себе, сколько еще времени эта страшная тайна могла бы выедать его изнутри. Но теперь г. Лямпорт снял печать с уст г. Алексеева. Дабы, так сказать, всё наличное г. явило себя в публичном пространстве.
Я растроган, ей-богу. Столько воспоминаний о бурной юности: вчера о 90-х, теперь и о 80-х. Остается лишь, чтобы какая-нибудь мразь мне еще напомнила про мои школьные годы, — там тоже было немало ярких страниц. Ау, господа!
Чем занимается Вадим Алексеев последние 20 лет — я представляю себе неотчетливо, 20 же лет назад, когда меня выгнали из МГУ, занимался он у меня в кружке по изучению русской поэзии XX века (в рамках Школы Юного Филолога, где студенты ведут семинары для школьников). С тех пор мы не общались вообще (видевшись пару раз на каких-то литературных вечерах) и не обсуждали тему моего изгнания из МГУ, в частности. И соблазнительно было бы предположить, что версия о том, что в 1987 году за стукачество с филологического факультета МГУ изгоняли (а не давали почетную грамоту), закралась в голову моего благодарного воспитанника самостоятельно. Потому что, вполне естественно, рассказать ему о том, например, как зампред парткома факультета доцент Авраменко полтора часа мурыжил меня по идеологическим вопросам, допытываясь, какого чёрта я рассказываю на означенном семинаре о не публикуемых в СССР авторах (а именно — о Ходасевиче и Зинаиде Гиппиус), или о том, как после несправедливого и подлого, на мой взгляд, отчисления одной моей однокурсницы я перестал здороваться с зам.декана по учебной работе профессором Ремнёвой, а на высказанное ею изумление по этому поводу ответил, что, будучи филологом, считаю себя ответственным не только за современное значение слов, но и за их внутреннюю форму (в переводе с филологического на русский: "Здравствовать я Вам не желаю"), а равным образом и о других занимательных событиях, в результате которых нам с филологическим факультетом МГУ оказалось не по пути, — ergo, некому было рассказать обо всём этом г. Алексееву. Но, к сожалению, в данном случае речь не идет о богатстве его собственной фантазии: авторство этой версии мне известно.
Дело в том, что я дважды триумфально возвращался в родные стены филфака МГУ. Первый раз, имевший место году этак в 1990-м, сюда относится боком, но заодно уж вспомню и его. Случилась тогда в этой цитадели просвещения некая акция, посвященная "возвращенной литературе". Жанр этой акции тогда меня не удивил, а теперь глубоко непонятен: в поточной аудитории Второго гуманитарного набилась куча народу, в президиум сели декан Волков, зампред и доцент (впрочем, к этому моменту, кажется, уже секретарь парткома и профессор) Авраменко и другие официальные лица, а с кафедры было произнесено несколько речей сугубо общего порядка — в том смысле, что возвращенная литература возвращается, и это прекрасно, и данное событие является историческим в истории данного факультета, — после чего предложено было высказываться всем желающим. В юности я обычно желал высказаться всегда — а потому взошел на кафедру и сообщил собравшимся, что, действительно, меру судьбоносности данного события для судеб данного факультета трудно переоценить, если вспомнить, что говорили по этому же поводу сидящие теперь в президиуме лица каких-нибудь пять лет назад, — после чего напомнил и про партпроработки Авраменко, и про знаменитую тираду академика Николаева (насчет того, что Набоков как прислужник фашистов никогда не будет напечатан в СССР), и про разное прочее. Дальше я говорил еще про что-то и по окончании этой херовины познакомился, помнится, с сидевшим в зале Сашей Пановым (превратившимся многие годы спустя в арт-критика Фёдора Ромера), которого последующие пару лет безуспешно агитировал писать о современной русской поэзии. Господа же из президиума умылись, но, как выяснилось, затаили в душе хамство.
Второе мое возвращение произошло году этак в 1993-м, когда к руководству Школой Юного Филолога пришла Наташа Клыкова, писавшая стихи под псевдонимом Наталия Перова (не путать с главным редактором журнала "Glas"), — также некогда ученица моего кружка и, заодно заметим, основательница литературного объединения "Алконостъ" (первоначально на базе этого самого моего кружка и возникшего, о чем, полагаю, еще одна его же воспитанница Ольга Нечаева не слишком любит теперь вспоминать). И ей пришла в голову светлая мысль пригласить меня в эту самую Школу в качестве лектора (поскольку помимо различных семинаров там есть и лекции для всего потока). Прочитал я ровно одну лекцию, после чего Наташа позвонила, извинилась и сказала, что руководство факультета (ибо к тому времени профессор Ремнёва естественным ходом вещей из замдекана превратилась в декана) мое появление в его стенах категорически воспретило. После чего, помявшись, спросила, какие у меня отношения с Комитетом государственной безопасности.
Ибо в те баснословные года местному начальству почему-то не хотелось вспоминать ни про забаненного парткомом Ходасевича, ни про разные другие реалии середины 80-х, — зато, в свете бродивших в эпоху раннего ельцинизма разговоров о люстрации, приятно было сделать вид, что здесь, на отдельно взятом факультете МГУ, идеи демократии и общечеловеческие ценности возобладали ещё эвона когда, и деканат с парткомом избавлялись от стукачей собственными силами. И г. Ремнёва не побрезговала самолично объяснить Наташе, что именно по этой причине мое воздействие на будущих филологов будет носить растлевающий характер и совершенно недопустимо.
Надо понимать, нелицеприятную правду о моем подлинном лице Вадим Алексеев хранил про себя с тех же самых времен. И даже страшно представить себе, сколько еще времени эта страшная тайна могла бы выедать его изнутри. Но теперь г. Лямпорт снял печать с уст г. Алексеева. Дабы, так сказать, всё наличное г. явило себя в публичном пространстве.
Я растроган, ей-богу. Столько воспоминаний о бурной юности: вчера о 90-х, теперь и о 80-х. Остается лишь, чтобы какая-нибудь мразь мне еще напомнила про мои школьные годы, — там тоже было немало ярких страниц. Ау, господа!
